Вечер подходил к концу, и мир окутывал мрак, как теплое одеяло. На горизонте звезды начинали сыпаться, сливаясь в ночной поток света, но небо было не единственным местом, где они сверкали. Глубокое озеро, сокрытое в ущелье, отражало их свет, но не так, как это делают простые водоемы: ночью, когда поверхность озера была спокойной, казалось, что нет никакой преграды между небом и землей. И звезды, мелькая на небосводе, ударялись о землю, разлетались на осколки и прорастали цветами.
Каждый звездный цветок на берегу отражался в водах. Только легкое свечение краев лепестков напоминало об их небесной природе. Лиловые, темно-синие, серебристые — их цвета разнились, как палитра летнего утра, когда рассвет только-только начинает прорезать тьму. Цветы распускались и из водных глубин: их лепестки кружились на волнах и плавно качались на поверхности. Их свет мерцал, как случайная вспышка, как мгновение, которое ускользает, едва успев стать замеченным.
Название этих цветов было забыто. Но это не имело значения. Они были тем, что нельзя было назвать, но что ощущалось прекрасным мгновением. Кто-то говорил, что эти цветы рождены самой ночью, когда звезды не могут больше светить, а их свет превращается в живую искру, которую невозможно поймать. Другие считали, что цветы — это слезы небес, упавшие в озеро, ристворившиеся в его темных водах и частично выброшенные на берег. И, может быть, это были и слезы, и память, и свет, который не хочет исчезнуть. Без разницы: они были особенными.
Каждый цветок, как осколок потерянной вселенной, неуловимый и эфемерный, не задерживаясь в этом мире дольше, чем нужно. Пока ночь не угасала, цветы танцевали в водах озера и на берегу, и в их тихом сиянии было что-то большее, чем просто красота. Это было нечто вечное, как сама тьма, как свет и тень, что встретились и закружились в вальсе. И после ночи, когда первый свет рассвета касался этих цветков, их отражение исчезло в водной глади, оставляя за собой тихую память. И так — каждую ночь в Бескрайних цветущих Топях.
Каждый звездный цветок на берегу отражался в водах. Только легкое свечение краев лепестков напоминало об их небесной природе. Лиловые, темно-синие, серебристые — их цвета разнились, как палитра летнего утра, когда рассвет только-только начинает прорезать тьму. Цветы распускались и из водных глубин: их лепестки кружились на волнах и плавно качались на поверхности. Их свет мерцал, как случайная вспышка, как мгновение, которое ускользает, едва успев стать замеченным.
Название этих цветов было забыто. Но это не имело значения. Они были тем, что нельзя было назвать, но что ощущалось прекрасным мгновением. Кто-то говорил, что эти цветы рождены самой ночью, когда звезды не могут больше светить, а их свет превращается в живую искру, которую невозможно поймать. Другие считали, что цветы — это слезы небес, упавшие в озеро, ристворившиеся в его темных водах и частично выброшенные на берег. И, может быть, это были и слезы, и память, и свет, который не хочет исчезнуть. Без разницы: они были особенными.
Каждый цветок, как осколок потерянной вселенной, неуловимый и эфемерный, не задерживаясь в этом мире дольше, чем нужно. Пока ночь не угасала, цветы танцевали в водах озера и на берегу, и в их тихом сиянии было что-то большее, чем просто красота. Это было нечто вечное, как сама тьма, как свет и тень, что встретились и закружились в вальсе. И после ночи, когда первый свет рассвета касался этих цветков, их отражение исчезло в водной глади, оставляя за собой тихую память. И так — каждую ночь в Бескрайних цветущих Топях.