Туман был густым, как молоко, и окутывал лес в обнимку с холодом. Ветви деревьев, сжимающиеся, как старые, дрожащие пальцы, не могли прогнать тяжелую мглу. Старуха-зима постаралась, плетя паутину из вьюги, и теперь держала землю в своем снежном плену до момента, когда Король-Солнце пробудится и изгонит ее на год из своих ольховых владений.
Среди этого темного безмолвия притаились смутные силуэты волков, скрытых в тени, их глаза горели желтым. Среди этого темного безмолвия на ветвях дремали иссиние вороны и черные лебеди. Но не это важно в зимнем лесу. А то, что в глубине Чащи стоит башня, в которой заточена Ведьма. И то, что в глубине Чащи, куда нет хода ее обитателям, всегда мерцает искра. Ее можно увидеть, если прищуриться, если закрыть глаза и позволить своему внутреннему взору проникнуть за пределы реальности… Огненно-красный, почти невозможный для этого мира цвет, которым горит пламень птицы, сверкающей в глубине Рощи Черной Ольхи.
Старая ведьма, давно забыла, как это — чувствовать огонь внутри. Она сидела у камина, заливая печаль жидким светом свечей, и думала, что, может быть, когда-то была другой. Может быть, когда-то она не прятала сердце в тени, чтобы не подпалить его: она была прекрасна, и Лес любил ее. Он шептал ей и обнимал легким ветром, он выращивал для нее цветы дурмана и незабудки, и пел голосами птиц. Он поклонялся ей, а все поклонялись ему, и она была его единственной правительницей. Но она решила, что достойна большего, и стала уничтожать его дары: рвала ягоды, ничего не отдавая взамен, и убивала волков.
Дети Леса плакали и молились божеству, и Чаща откликнулась: она создала тех, кто вернул в ее рощи покой. Неблагого Короля из Охоты с терновым венцом, Благую Королеву, возвращающую в Лес весну, и Хранительницу Топей, карающую нарушителей. И Ведьма пала, потому что единственной силой в Лесу был сам Лес.
Теперь, стоя в своей башне, в этих зимних сумерках, она понимала: огонь снова возвращается. Не в ней. А в мир. Она понимала, что скоро Чаща проснется, и Благая Королева поцелуем пробудит каждый цветок.
В этот момент Ведьма услышала ее – Птицу. Ее крылья, как шторм, который набирал силу, прорезали воздух. Как нож, резавший туман на тысячи частей.
«Огненная птица», — прошептала она, замирая. Лес пробуждался, Лес начинал жить.
Птица не заметила присутствия ведьмы. Она была слишком сосредоточена на своем полете: для нее мир был лишь хореографией огня, а сам мир в этот момент начинал сбрасывать с себя снежную паутину. А Лес в этот момент ждал, что Король-Солнце проснется на ложе из незабудок. А Лес в этот момент ждал, что его спасут от тьмы, и он сможет цвести, и петь, и дышать.
Огненная птица не страдала от того, что не могла остановиться. И не чувствовала, как земля пыталась втянуть ее, поглотить, чтобы избавиться от снега еще быстрее. Огненная птица была свободной, как сама стихия, и ее крылья полыхали в ночи, будто в диком танце вне времени времени.
Ведьма смотрела в окно. Ее взгляд следил за огненным пятном, высекая искры в ее замерзшей душе. Тот огонь, который, возможно, был давно потерян, когда она сама стала всего лишь следом.
С каждым взмахом крыльев птицы, с каждым бликом пламени, лес становился все ярче. Его холодные ветви, словно под влиянием магии, начинали тянуться к небу. И вдруг, одна из искр упала вниз, прямо на землю. И птица мягко опустилась вниз: у вересковых ветвей, росших в тени ольхи. Рядом с незабудковым полем, на котором спал Король.
«Может быть, я тоже могу возродиться», — прошептала ведьма, глядя на землю, где когда-то горела и ее искра. А Лес, замерев, ждал, когда его собственный огонь жизни вернется: ждал, когда птица растопит лед, которым был укрыт Король, как одеялом. Ждал, когда Король проснется, и на небе появится солнце. И огненная птица ждала, притаившись в тени вереска.
Глубокий вдох.
Король.
Открыл.
Глаза.
Среди этого темного безмолвия притаились смутные силуэты волков, скрытых в тени, их глаза горели желтым. Среди этого темного безмолвия на ветвях дремали иссиние вороны и черные лебеди. Но не это важно в зимнем лесу. А то, что в глубине Чащи стоит башня, в которой заточена Ведьма. И то, что в глубине Чащи, куда нет хода ее обитателям, всегда мерцает искра. Ее можно увидеть, если прищуриться, если закрыть глаза и позволить своему внутреннему взору проникнуть за пределы реальности… Огненно-красный, почти невозможный для этого мира цвет, которым горит пламень птицы, сверкающей в глубине Рощи Черной Ольхи.
Старая ведьма, давно забыла, как это — чувствовать огонь внутри. Она сидела у камина, заливая печаль жидким светом свечей, и думала, что, может быть, когда-то была другой. Может быть, когда-то она не прятала сердце в тени, чтобы не подпалить его: она была прекрасна, и Лес любил ее. Он шептал ей и обнимал легким ветром, он выращивал для нее цветы дурмана и незабудки, и пел голосами птиц. Он поклонялся ей, а все поклонялись ему, и она была его единственной правительницей. Но она решила, что достойна большего, и стала уничтожать его дары: рвала ягоды, ничего не отдавая взамен, и убивала волков.
Дети Леса плакали и молились божеству, и Чаща откликнулась: она создала тех, кто вернул в ее рощи покой. Неблагого Короля из Охоты с терновым венцом, Благую Королеву, возвращающую в Лес весну, и Хранительницу Топей, карающую нарушителей. И Ведьма пала, потому что единственной силой в Лесу был сам Лес.
Теперь, стоя в своей башне, в этих зимних сумерках, она понимала: огонь снова возвращается. Не в ней. А в мир. Она понимала, что скоро Чаща проснется, и Благая Королева поцелуем пробудит каждый цветок.
В этот момент Ведьма услышала ее – Птицу. Ее крылья, как шторм, который набирал силу, прорезали воздух. Как нож, резавший туман на тысячи частей.
«Огненная птица», — прошептала она, замирая. Лес пробуждался, Лес начинал жить.
Птица не заметила присутствия ведьмы. Она была слишком сосредоточена на своем полете: для нее мир был лишь хореографией огня, а сам мир в этот момент начинал сбрасывать с себя снежную паутину. А Лес в этот момент ждал, что Король-Солнце проснется на ложе из незабудок. А Лес в этот момент ждал, что его спасут от тьмы, и он сможет цвести, и петь, и дышать.
Огненная птица не страдала от того, что не могла остановиться. И не чувствовала, как земля пыталась втянуть ее, поглотить, чтобы избавиться от снега еще быстрее. Огненная птица была свободной, как сама стихия, и ее крылья полыхали в ночи, будто в диком танце вне времени времени.
Ведьма смотрела в окно. Ее взгляд следил за огненным пятном, высекая искры в ее замерзшей душе. Тот огонь, который, возможно, был давно потерян, когда она сама стала всего лишь следом.
С каждым взмахом крыльев птицы, с каждым бликом пламени, лес становился все ярче. Его холодные ветви, словно под влиянием магии, начинали тянуться к небу. И вдруг, одна из искр упала вниз, прямо на землю. И птица мягко опустилась вниз: у вересковых ветвей, росших в тени ольхи. Рядом с незабудковым полем, на котором спал Король.
«Может быть, я тоже могу возродиться», — прошептала ведьма, глядя на землю, где когда-то горела и ее искра. А Лес, замерев, ждал, когда его собственный огонь жизни вернется: ждал, когда птица растопит лед, которым был укрыт Король, как одеялом. Ждал, когда Король проснется, и на небе появится солнце. И огненная птица ждала, притаившись в тени вереска.
Глубокий вдох.
Король.
Открыл.
Глаза.